Мукато

Святослав Логинов
Мукато

Поле было небольшим, но отлично ухоженным. Сорняков среди колосьев не так просто найти. Хлеб уже созрел, со дня на день можно будет жать. Брен называл свои посадки хлебом, хотя это была не пшеница, не рожь, не ячмень и, вообще, ни один из известных Брену злаков. Дикий хлеб рос на мокрых местах и этим напоминал рис, хотя ничто больше его с рисом не роднило. Но он растёт, колосится, зёрна веские, что ещё надо? Значит, хлеб.

Местные хлеба не сеяли, и огородов у них не было. Перебивались охотой и рыбалкой, драли все возможное дикое произрастание на лесных полянах и вдоль берега реки. Именно там колосился дикий хлеб, который Брен старался окультурить. Юртовщики ходили, сбивали зёрна палками, варили в горшках и ели в те дни, когда охота бывала неудачной. Запаса на чёрный день не делали.

Самого Брена туземцы приняли радушно, выделили место и помогли поставить юрту по образцу своих собственных. Когда Брен взялся строить балаган и коптильню для мяса и рыбы, то и тут новые соседи пришли на помощь, хотя у них никаких амбаров и в заводе не было.

За несколько лет Брен побывал во многих поречных поселениях, так что худо-бедно, язык понимал и в новом племени прижился без труда. Удивляло лишь полное нежелание жителей делать запасы на зиму. Брен ловил на удочку рыбку, коптил её и угощал соседей. Те ели с удовольствием, но сами выстроенную коптильню обходили стороной. Зерно распаривали в горшке и ели кашу. А чтобы испечь хлеб или хотя бы пресные лепёшки — этого у них не водилось.

С утра Брен собирался заняться полем: посмотреть, будет ли срезанный сноп держать колосья, или всё зерно высыпется разом, но к нему зашёл Чимга — ближний сосед, и позвал на рыбалку. Разумеется. Брен согласился, поскольку на здешней рыбалке ему быть не приходилось. Местные брали рыбу с лодки, удочек у них не было. Так что рыбалка обещала быть любопытной.

— Только у меня никаких снастей нет, — предупредил он. — Как я буду рыбачить?

— И не надо. У тебя всё получится.

Вдвоём в лодке они выгребли к противоположному берегу, где река образовывала длинные отмели. Там Чимга сложил вёсла на дно лодки, а сам встал на носу с острогой в руке. Через минуту он подал знак, указывая вниз. Брен глянул, куда указывал напарник. Там смутно маячила огромная рыбья тень.

Чимга ударил острогой. Вода вскипела, окрасившись кровью. Раненную рыбину с трудом перевалили в лодку.

«Хороша рыбка, — подумал Брен. Не меньше пуда потянет, а верней, что полтора. Жаль, что второй такой будет не взять. Шум мы подняли на всю реку. Теперь рыба уйдёт в ямы; лови её там…»

В этот миг Чимга вновь ударил острогой, и в лодке забилась ещё одна рыбина, размером не меньше первой.

Далее рыбалка стала напоминать однообразную работу. Лодку сносило по течению, Чимга, если рыба казалась недостаточно крупной, осторожно подталкивал её концом остроги, чтобы она не мешалась под рукой. А порой следовал удар, громкий плеск, и ещё одна рыбина, названия которой Брен не знал, ложилась на дно лодки.

Через час Чимга сказал:

— Довольно, а то лодку утопим.

Брен протянул весло, предусмотрительно вытащенное из-под груды битой рыбы, и лодка бодро побежала к жилому берегу.

— Тебе сколько рыбы надо? — спросил Чимга.

— Мне одну такую рыбину на неделю хватит. К тому же, я тебе в работе не помогал. Сидел на корме и глаза пялил.

— Не скажи. Ты очень хорошо помогал. Без тебя я бы ничего поймать не сумел. Рыба заметила бы тень лодки и немедленно ушла бы на глубину. А ты сидел спокойно, и ей было спокойно. Вот такой рыбёшки тебе хватит?

Рыбёшка была в длину больше двух метров, острый нос выдавал родство с осетрами.

— Такой, более, чем хватит.

— Тогда через часик я её к тебе занесу. А пока с остальной добычей разберусь. Только потом отдыхать можно будет.

Выбрав рыбу чуть меньшей величины, чем прочие, Чимга мигом распотрошил её и рассёк на несколько кусков. Брен не мог понять, как можно так ловко управляться каменным ножом. Ведь он подарил товарищу стальной клинок, но тот предпочитал пользоваться камнем.

Несколько собак и кошек собрались вокруг лодки и ждали своей доли. Чимга подвинул к ним разделанную рыбу и животные сразу накинулись на подарок. Ни малейших ссор между ними не было.

— Пусть поедят, — сказал Чимга. — а то если они останутся голодными, то могут влезть в лодку и перепортить весь улов.

От юрт уже спешили женщины с тележками, везти к домам пойманную рыбу. Мужчин не было ни одного. Вот чему Брен не уставал удивляться. Мужчины, жившие в селении, ходили на охоту и рыбалку, били зверя, ловили в реке рыбу. Больше они не делали ничего, даже поломавшийся инструмент поправляли женские руки. И обсидиановые ножи, что лучшее стальных, делались женщинами. Женщины притаскивали из тайги грибы и ягоды, били кедровую шишку. Дрова и то заготавливали женщины, а мужики полными днями валялись на постелях. Как это у них получалось, Брен понять не мог. Столько спать — тяжкий труд.

Прибывшие женщины споро разобрали улов, повезли к юртам.

— Вечером приходите на угощение! — пригласили они добытчиков.

Завтраки, обеды и ужины мужчинам тоже дозволялись. Ради такого дела мужики поднимались с постелей.

Самую большую рыбину, трёхметрового осетра, который ещё подавал признаки жизни, Чимга отволок в сторону и водрузил на ёмкую тачку.

— Отвезу для Мукато! — объявил он, и женщины дружно склонили головы.

Теперь оставалось вытащить на берег и перевернуть лодку. На этом рыбная ловля считалась законченной и больше Чимга не делал ничего, если не считать подношений неведомому Мукато.

Слово это Брен слышал не первый раз. Вероятно, это было имя местного божества, которому приносились обильные жертвы. Когда у водопоя охотники перебили группу маралов, то заколотую важенку тоже отдали Мукато. И добро бы ему только охотничьи и рыбацкие трофеи доставались. Вот девушки пошли на болото за клюквой. Принесли три полных мешка. Один из мужиков сбросил полуденный сон, выбрал тот мешок, что побольше и понёс его в дар Мукато.

Так в большом и малом. Но при этом никаких жрецов и шаманов в селении не заметно. Никто не стучит в бубны и не дует в карнаи. Неудивительно, что Брену хотелось посмотреть, как Мукато принимает жертвы.

— Мне к Мукато можно? — спросил Брен.

— Любому мужчине можно.

Вот и ещё кое-что выяснилось. Женщина, которая таскает камни и рубит дрова, не имеет права приближаться к святилищу. А сонный мужик ходит туда запросто.

Брен впрягся в повозку и потащил жертвенную рыбу в гору. Дорога была плотно утоптана. Видно было, что по ней много ходили и возили дары Мукато. Никаких строений, хотя бы самых временных, на вершине холма было не заметно.

Последнее усилие, и Брен увидел крошечное озерцо, а скорей — лужу. Вода там была непроницаемо-чёрной и даже издали казалась густой, словно хорошо вываренная смола.

— Вот и всё… — Чимга напрягся и разом скинул осетра в тёмную глыбь.

Пару секунд туша держалась на поверхности, потом без кругов и брызг бесследно потонула.

— Оно там? — осторожно поинтересовался Брен.

— Кто?

— Мукато, оно там на дне сидит?

— Нет там никого, — Чимга широко повёл рукой. — Мукато, вот это самое, всё вместе оно и есть.

Брен пожал плечами, но дальше расспрашивать не стал. Придёт время, понятно станет и без расспросов.

Дома Брен обнаружил двух девушек, которые занимались разделкой рыбы. Если рыбину оставить, как она поймана, через день она затухнет, а жители селения вообще полагали, что всё нужно съедать немедленно, как оно добыто. Конечно, Брен обычаев не придерживался, мог и рыбу до завтра оставить, а мог и сам закоптить, но всё равно, приятно, когда к тебе приходят и, не ожидая особых просьб, помогают.

На вечер было назначено пиршество. Предстояло переесть всё, что наловили Чимга и нечувствительно помогавший ему Брен. По такому случаю можно обойтись без обеда, да и без завтрака тоже. Женщины трудятся, — твердил про себя Брен, — а мужики животы экономят.

Сам Брен живот сэкономил, как лишь перед самыми обжорными праздниками приходилось. Был бы он дома один — сумел бы чем-нибудь втихаря перекусить, а на глазах у двух помощниц жрать было неловко и приходилось терпеть. Особенно донимал аромат жареной рыбы, который разносился не меньше, чем на три дня пути.

«Неужели они собираются управиться со всем за один раз? — размышлял Брен. — Ведь утробы треснут…»

Хотя, когда после поимки маралов, стряслось мясное пиршество, всё было съедено к вечеру. Впрочем, тогда Брен бежал с угощения раньше и не знал, чем кончился пир.

На этот раз еды было больше, и никто из жителей стойбища даже не пытался делать запас хотя бы на один день. Закон гласит: пойманное и добытое должно быть немедленно съедено. Неумеренное обжорство сменялось самым строгим постом. Изредка случалось, что наготовленное не удавалось сожрать за один подход, и оно оставалось на следующий день, его никто не ел, излишки бросались собакам или просто вываливались в помойную яму. И никому в голову не приходило заготовить что-нибудь на будущее время. Хотя Брена, который коптил, вялил и сушил свою долю добычи, никто не осуждал. Человек чужой, обычаи у него странные, пусть коптит на здоровье.

Брен порой думал, что начнётся, когда наступит голодная пора. Дикий хлеб осыплется и уйдёт под снег, и даже, если снега не случится, не подбирать же его с земли по одному зёрнышку. Проходная рыба скатится в море, а ерши и пескарики, что останутся в реке, звания рыбы не достойны. Острогой их не возьмёшь, а сквозь сеть они пройдут, не заметив. Лесные звери откочуют вглубь тайги, подальше от мороза и пронизывающих ветров, водопой на реке будет им не нужен, осенью можно пить из любой лужи. Зимующая птица… сотню человек куропатками и рябчиками не прокормишь. По настоящему охотиться можно на кабанов, косуль, лосей. Но это не те животные, которые позволят себя безнаказанно брать. Их в лесу ещё найти надо, а они от людского шума уйдут куда подальше.

Но пока люди жили, не заботясь о завтрашнем дне. Даже юрты у них, насколько понимал Брен, были летними, не способными сохранять тепло во время январских морозов.

У самого Брена запасов было на всю зимую Единственное, в чём ощущалась нехватка, это вяленая рыба. Самодельной удочкой, да с берега, много не наловишь. Но после совместной рыбалки об этом недостатке можно было забыть.

Девушки-помощницы живо управились в коптильне, хотя прежде им не доводилось заниматься заготовкой осетровых. Но когда руки нужным концом вставлены, всё отлично получится. Заодно и порядок в доме навели, какой Брену не снился. А там подошло время пиршества, во время которого предстояло смолотить полторы тонны самой отличной рыбы.

Суматоха в селении царила ужасная. Есть собирались на улице, никаких столов приготовлено не было, только циновки расстелены на земле. Первым делом были вынесены глиняные жаровни, на которых шипели в жиру осетровые и лососёвые печёнки, икра и молоки. Пробовать такое Брену не доводилось, и он отдал жаркому должное, хотя и понимал, что это только начало. Затем последовали разные похлёбки, рыба отварная и жареная, пироги с визигой. Очевидно, в этот день хозяюшки успели сбегать за диким хлебом и потолочь его в деревянных ступах. Брен так и не понял, когда поварихи спроворили всё это. Было ещё что-то, что Брен не опознал и не упомнил. Несколько раз он отваливался отдохнуть и снова возвращался в обжорный ряд.